«Долгий XIX век» в истории Беларуси и Восточной Европы. Исследования по Новой и Новейшей истории - Коллектив авторов

здоровье не вполне соответствовали рассказам о райской природе южного берега. В результате он заключил, что Крым благостен только для своих «природных жителей», тогда как для пришельцев легален[681]. Разумеется, рассказы путешественников о заболеваниях отражали реальность – хотя тяготы они могли и преувеличить. Но читатели знали, что диковинные болезни и отсутствие квалифицированных врачей по представлениям XVIII в. были свойственны экзотическим странам и «нецивилизованным» народам[682].

Путешествие традиционно связано с осмотром памятников прошлого. Хоулдернесс пришлось на 10 дней задержаться в Полоцке, и она с сожалением отметила: «В этом городе мало что может занять время или привлечь наше внимание»[683]. Некоторых путешественников интересовали места, связанные с русским походом Наполеона[684]. Но куда больший энтузиазм вызывали у иностранцев крымские древности, ведь на полуострове они обнаруживали уникальную концентрацию архитектурных и археологических памятников разных эпох и культур. Кларк даже решил, что античные монументы Крыма превосходят греческие. «Мы стоим по колено в древностях, обломав ноги о поучительные мраморы, которые многие годы, вплоть до нашего прибытия, беседовали лишь с жабами и ящерицами. Никогда я не был настолько очарован путешествием, как сейчас. Может ли Греция быть интересней тех стран, где сохранились основы ее первых колоний, в которых мы роемся?»[685].

Помимо античных памятников, в Тавриде можно было увидеть сооружения из искусственных пещер византийской эпохи, крепости средневековых генуэзцев и, разумеется, мусульманские древности. Особое внимание путешественников привлекал Бахчисарай – хотя многочисленные мечети, бани, жилые дома и фонтаны можно было увидеть также в Феодосии, Старом Крыме или Евпатории. В 1793 г. Джон Паркинсон был впечатлен видом Бахчисарая, открывшегося с вершины ближайшей горы: «Город лежал у наших ног, украшенный вкраплением минаретов, куполов и садов, в которых очень приятное впечатление производят тополя. Пусть и значительно сократившись в размерах, он до сих пор заполняет всю лощину между двумя горами <…> Дополнительный интерес панораме придают Еврейская Деревня (Чуфут-Кале. – Н.Х.) на возвышенности справа, на некотором расстоянии, и, неподалеку от неё, узкая лесистая романтичная долина, в которой была сельская резиденция хана»[686]. Центром ландшафта, сочетавшего природные красоты и памятники разных культур и религий, была резиденция крымских ханов. По словам Хебера, «самая поразительная вещь – это [ханский] дворец, который, не будучи ни большим, ни правильно спланированным, тем не менее, благодаря живописному стилю своей архитектуры, своей резьбе и позолоте, своим арабским и турецким надписям, и фонтанам прекрасной воды в каждом дворе, заинтересовал меня более чем я могу выразить»[687].

Путешественники регулярно становились свидетелями религиозных обрядов, которые проводили представители других конфессий. Но не понимая их смысла и абсолютизируя собственные эстетические и религиозные стандарты, они смотрели на эти «представления» свысока. Около ста лет оставалось до момента, когда Эмиль Дюркгейм напишет: «люди не могут проводить (религиозные. – Н.Х.) церемонии, если не видят причин для их существования, и они не могут принять веру, если совершенно её не понимают»[688]. В 1827 г. шотландец Джеймс Уэбстер с удивлением описывал обряд дервишей, который ему довелось увидеть в Бахчисарае: «Назвать это действо странным, страшным и невероятным – это не сказать о нём ничего; для того, чтобы составить себе хоть какое-нибудь представление о его внушающей отвращение нелепости, нужно самому его увидеть» [689]. Почти за полвека до него Екатерина II, познакомившаяся в Полоцке с иезуитами, назвала их «очень весёлым народом»[690]. В другом письме она отметила не только «весёлость», но и «великолепие» иезуитских церемоний: «все остальные ордена по сравнению с ними – свиньи»[691]. А вот виденное в Могилеве католическое богослужение показалось императрице куда менее торжественным, чем православное[692].

Война 1812 г. нанесла страшные разрушения белорусским землям. Путешественники обращали внимание на то, что среди жалких лачуг возвышались полуразрушенные дворцы, бывшие словно остатками былого величия[693]. В свое время Екатерина II противопоставила «дрянные городишки Белоруссии» красоте и величию русского Смоленска[694]. По мнению Хоулдернесс, во всём была виновата война: «недостаток населения и обработанных земель придавал ей (местности. – Н.Х.) атмосферу дикости и уныния, периодически усиливавшуюся при появлении разрушенного селения, в котором иногда оставался один-единственный дом, как знак места, опустошённого страшными военными бедствиями»[695].

Похожее настроение нередко охватывало ездивших по Крыму. Здесь в первые десятилетия российской эпохи наблюдался упадок, вызванный гражданскими конфликтами в последнее десятилетие существования ханства, массовым оттоком населения, перестройкой хозяйственно-экономической модели и, нередко, неудачными действиями российских властей[696]. В 1786 г. француз Жильбер Ромм писал в дневнике: «Нет ничего печальнее поездки по местам, опустошённым войной. Время также производит разрушения, но не вызывает такого ужаса и опустошения»[697]. Хебер был потрясён видом Каффы (Феодосии), которая в генуэзское и османское время была крупным и процветающим черноморским портом. «Каффа теперь лежала по нашей левой руке, и, когда мы приблизились к ней с этой стороны, оказалась мрачнейшим зрелищем. В северо-восточной части залива находятся замечательные развалины, которые раньше были монетным двором, а стены и башни, хотя и разобраны, весьма хороши. Город поднимается, словно театр, от границы воды, и занимает значительное пространство, но практически полностью разрушен», – писал англичанин[698]. Кларк же решил, что новые хозяева Крыма, русские, целенаправленно разрушали памятники культурного наследия. Его читателей шокировал рассказ о безжалостном уничтожении древнегреческих городов Тавриды, ведь античность считали колыбелью европейской цивилизации. «Если [Эгейский] Архипелаг когда-нибудь попадёт во власть русских, прекрасные остатки Древней Греции будут разрушены, Афины будут снесены до основания, не останется и камня, показывающего, где стоял город. По сравнению с русскими турки обладают вкусом и глубокой учёностью», – утверждал Кларк[699]. Путешественник рассказывал о разрушении археологических объектов, чтобы аргументировать следующую мысль: Россия представляет угрозу цивилизации, ее правление пагубно для жителей Крыма, потому европейским державам следует силой «вернуть» полуостров османам[700].

В записках Кларка и некоторых других путешественников возникло представление о ханской эпохе как об ушедшем в прошлое «золотом веке» в истории Крыма[701]. Удивительное сходство демонстрируют путевые дневники столь разных людей, как будущий шеф жандармов Александр Христофорович фон Бенкендорф и поэт-вольнодумец Александр Сергеевич Грибоедов. Первый побывал в Тавриде в 1804 г., второй – через 21 год. Бенкендорф писал: «Но вечным позором для завоевателей и для царствования Екатерины будет то, что весь Крым сделался безлюдным; эта прекрасная провинция, житница Константинополя и Малой Азии, покрытая городами с цветущими садами и питающая более миллиона трудолюбивых жителей, была превращена в пустыню»[702]. Независимо от него, Грибоедов отметил в Феодосии: «На этом пепелище господствовали некогда готические нравы генуэзцев; их